Газета «Версия» как прародитель «Башинформа»: от Трэша к Правде

История «Башинформа» началась с газеты «Версия». В других публикациях в рамках проекта «Общественной электрогазеты» основные «юридические» этапы уже отразили: в 1990-м появилась газета — еще как издание силовых структур тогдашней БССР (буковка «А» была потеряна в перестроечных бурях). В 1992-м от нее отпочковалось одноимённое информагентство, которое спустя три года получило нынешнее название. Газету же (закрытую в 2013 году) сейчас обычно называют «Версия Башкортостана», и, честно говоря, мне это режет слух и официозом, и какой-то местечковостью. Газета называлась «Версия», и это было первое издание с таким именем в стране. Создателя и редактора (и газеты, и всего выросшего из нее медиахолдинга) Виктора Журавлёва долго подбивали зарегистрировать её не только в башкирском минпечати, но и в федеральном ведомстве в Москве. Однако тогда это не было принято. А когда это все-таки понадобилось, выяснилось, что уфимцы опоздали. Имя «Версия» уже «застолбило» популярное ныне московское издание, появившееся позже нашего. Так что уфимские документы на «Версию» в российском минпечати просто завернули. Эти документы в Москву отвозила секретарь Журавлёва — Анфиса, и ей, далёкой от журналистики, пришлось не только вписывать другое название — буквально на коленке в коридоре, но и самой же срочно его сочинять. Это был конец 90-х, так что мобильных телефонов ещё не было, и Анфиса ни с кем не могла посоветоваться. Она и сочинила «Версию Башкортостана».

Надо сказать, в то время это было в тренде. Мой отец, известный в республике журналист Виктор Савельев, в 1995-м стал главным редактором газеты «Ленинец», и вскоре правительство захотело изменить советское название (та же участь постигла многие газеты, например, «Советскую Башкирию»: сегодня ясно, что с ликвидацией легендарных имён поторопились). Стали думать, как: итогом боданий чиновников с журналистами стала «Молодёжная газета», название довольно невнятное. Чиновникам позарез было нужно слово «Башкортостан» в названии, журналисты же сопротивлялись, потому что эта тяжеловесная балка пустила бы любой логотип ко дну. Редакционные острословы предлагали «Башкортостанский башкортостанец»...

Но вернёмся к «Версии». Конечно, второе слово писалось в фирменной «шапке» мелким шрифтом и «в быту» не использовалось ни журналистами, ни читателями: «Версия» и «Версия». Но потом понемногу оно стало вступать в права, тем более что на прилавках киосков появилась и московская «Версия». И тогда уж сразу — чтобы закончить с темой названий — я обращусь к событиям 2012 – 2013 годов, когда наша газета была, к сожалению, закрыта. Этому способствовали много факторов, о которых я ещё расскажу. Но в их числе — некоторая нервозность, которая была вызвана громкой предвыборной кампанией. На федеральном уровне избирали президента (Путин возвращался в Кремль), на местном — депутатов уфимского горсовета: повод не ахти какой, но выборов глав регионов тогда еще не было, и политическая система была в целом как-то перегрета. По крайней мере, в Уфе в сфере предвыборного пиара бушевали нешуточные страсти. Один оппозиционный политик и медиамагнат купил франшизу у московской «Версии», набрал местную редакцию и начал выпускать под этим названием политическую газету большим тиражом. Эта путаница в «Версиях» окончательно добила наше издание. Надо сказать, что и проект медиамагната ожидаемо испустил дух сразу после выборов...

Выше я упомянул своего отца, Виктора Савельева. Он двадцать лет проработал в «Вечерке», в том числе в конце восьмидесятых — первым беспартийным редактором входящей в городской холдинг «Уфимской недели», которую небезуспешно пытался превратить из листка серой советской рекламы в действительно интересную газету. В 1992-м для того, чтобы радикально сменить обстановку, он перешел спецкором в недавно созданную «Версию». Думаю, «первая волна» профессиональных журналистов в истории «Версии» состояла именно из тех, кто захотел перемен несколько больших, чем могла предложить официальная башкирская печать, мало изменившаяся с обкомовских времён. Эта волна сомкнулась с теми силовиками, кто воспринял гласность всерьёз и решил отойти от ведомственной закрытости (Виктор Журавлёв, Сергей Бекасов и др.). Вот тот коктейль, из которого родилась газета. Правда, папа проработал в ней не больше года: ему не нравилось, что редакция сидит в изоляции в здании МВД, он привык к шумному Дому печати и постоянному общению с коллегами. Поэтому вскоре ушёл в «Советскую Башкирию».

Однако я уже успел «завязаться» с «Версией», хотя было мне в то время всего-то лет десять. Дело в том, что как раз в 1993 году журналисты-энтузиасты Татьяна Майорова (ныне работает в газете «Бонус») и Анна Петрова (если не ошибаюсь, вскоре она ушла из журналистики) затеяли в «Версии» «газету в газете» для детей и подростков, которая получила название «Шпана». Эта мега-рубрика выходила ежемесячно, сначала на четырех полосах, потом на двух. Забегая вперед, гордо скажу, что «газета в газете» прожила в неизменном виде все двадцать лет — вплоть до закрытия «Версии». Что бы ни происходило, раз в месяц читатели-подростки получали очередной выпуск: последним был красивый № 222. Говорю это гордо, потому что с 2002-го по 2013-й «Шпану» вёл я, сначала как студент-внештатник, потом уже как сотрудник, чьим основным профилем были другие рубрики. Естественно, в последние годы ни этот формат, ни темы мне уже не были близки, но передать рубрику было некому: почему-то юные журналисты в наш коллектив почти не вливались, и последние годы мы проработали неизменным составом. Просто бросить «газету в газете» я как-то не решался, хотя, откровенно говоря, с развитием интернета она почти перестала интересовать подростков, если судить по иссякшему потоку писем.

Но я опять сильно забежал вперёд. Вернёмся в начало 90-х. «Шпана» ориентировалась на какую-то гремучую смесь детских тем с залихватским подростковым криминалом: там попадались такие вещи, которые сегодня были бы обвешаны знаками «18+». Но это была примета времени. Для первого выпуска Майорова и Петрова срочно искали тексты, написанные детьми, и тут папа привлёк меня, по принципу — «бабу Ягу вырастим в своём коллективе». Ну вот и вырастили. Конечно, я потом много лет ничего для «Шпаны» не писал, но где-то ближе к старшим классам возобновил сотрудничество — уже самостоятельно. А когда учился на втором курсе, тогдашняя ведущая «газеты в газете» Ксения Минченко предложила взять эту рубрику на себя, потому что сама увольнялась (и переезжала в США, где ее следы теряются). Так я попал в коллектив, тогда еще сидевший в бывшем ателье на улице Гафури: об этом месте тепло вспоминают и другие нынешние «летописцы», но я, будучи внештатником, там почти не бывал. Запомнилась только теснота и духота. Помню переезд на улицу Кирова, ремонт страшного «убитого» здания, то, как мы грузили какие-то кирпичи... Я вот сейчас даже вспомнил, что где-то в нескольких метрах от меня должен быть замурованный в стену лифт! В феврале 2003-го, как раз в пору переезда, меня приняли в штат. Я зашел в приёмную Журавлева с заявлением, а тогдашний замдиректора Арамелев скуки ради взял его прочитать и выговорил мне: «Вы написали «агенство» без «т», а еще хотите быть журналистом!» Я чуть не сгорел со стыда.

«Версия» к тому времени становилась уже более респектабельно-правовой. В прошлом остался стиль 90-х годов, который не сильно отличался от того, что я выше написал о первых выпусках «Шпаны». Когда спустя много лет мы закрывали газету и оформляли подшивки «на вечное хранение» в агентстве (как это положено делать учредителю), не только я, но и другие сотрудники — более опытные — перечитывали старые газеты с большим любопытством. Пожалуй, это было похоже на сегодняшний телетрэш типа «LifeNews» или прочие «ЧП». Преступления криминальной эпохи описывались со смаком, который не во всем близок даже сегодняшней желтой прессе. Надо понимать, что этот стиль еще не был толком освоен центральными СМИ (а интернета и в помине не было), точнее, сама московская пресса еще не просочилась на прилавки региона столь массово. Так что тираж «Версии» легко преодолел отметку в 60 тысяч экземпляров.

Перечитываю сейчас последний абзац и вижу, что комплимент alma mater от журналистики получается довольно двусмысленным. Но казус здесь в том, что в 90-е желтая и респектабельная пресса еще не вполне разделились на абсолютно разные потоки. Шокирующие очерки и репортажи были не «ужасами ради ужасов», а вполне серьезным разговором о том, в каком жестоком времени мы оказались и как уберечь себя и близких. Чёткие категории добра и зла и мораль вообще занимали на страницах «Версии» далеко не последнее место. В «нулевые» годы, когда я пришел в редакцию, этот стиль отошел в историю и оставался только в редакционных присказках. О какой-то заметке могли сказать: «В стиле старой «Версии», а еще в нашем жаргоне прижилось из старых времен прекрасное словечко «опупелки». Так называли статьи с жареными подробностями: мол, опупеть можно!

«Версия» сменила стиль криминального трэша на имидж защитника обиженных и угнетенных, поставила во главу угла «маленького человека», которого следовало защитить от беспредела. Об этом десятилетии в истории газеты я расскажу в следующий раз.